Сорок первый год потерь и страха
Заревом кровавым пламенел,
Двух парней в растерзанных рубахах
Выводили утром на расстрел.
Первым шёл постарше, тёмно-русый,
Всё при нём и силушка, и стать,
А за ним второй пацан, безусый,
Слишком юный, чтобы умирать.
Ну, а следом, еле поспевая,
Семенила старенькая мать,
О пощаде немца умоляя
Найн — твердил он важно — растрелять.
Нет — она просила — пожалейте,
Отмените казнь моих детей,
А взамен меня, меня убейте,
Но в живых оставьте сыновей.
И ответил офицер ей чинно —
Ладно, матка, одного спасай,
А другого расстреляем сына,
Кто тебе милее, выбирай.
Как в смертельной этой круговерти
Ей сберечь кого-нибудь суметь,
Если первенца спасёт от смерти,
То последыш обречён на смерть.
Зарыдала мать, запричитала,
Вглядываясь в лица сыновей,
Будто бы и вправду выбирала
Кто роднее, кто дороже ей.
Взгляд туда-сюда переводила,
О, не пожелаешь и врагу,
Мать своих сынов перекрестила
И призналась фрицу — Не могу.
Ну, а тот стоял непробиваем,
С наслажденьем нюхая цветы,
Помни, одного мы убиваем,
А другого убиваешь ты.
Старший, виновато улыбаясь,
Младшего к груди своей прижал —
Брат, спасайся, ну а я останусь,
Я пожил, а ты не начинал.
Отозвался младший — Нет, братишка,
Ты спасайся, что тут выбирать,
У тебя жена и ребятишки,
Я не жил, не стоит начинать.
Тут учтиво немец молвил — Битте,
Отодвинул плачущую мать,
Отошёл подальше деловито
И махнул перчаткой — расстрелять.
Ахнули два выстрела, и птицы
Разлетелись дробно в небеса,
Мать разжала мокрые ресницы,
На детей глядит во все глаза.
А они, обнявшись как и прежде,
Спят свинцовым беспробудным сном,
Две кровинки, две её надежды,
Два крыла, пошедшие на слом.
Мать безмолвно сердцем каменеет,
Уж не жить сыночкам, не цвести,
Дура-матка — поучает немец —
Одного могла бы хоть спасти.
А она, баюкая их тихо,
С губ сыновних вытирала кровь,
Вот такой убийственно-великой
Может быть у матери любовь.
А она, баюкая их тихо,
С губ сыновних вытирала кровь,
Вот такой убийственно-великой
Может быть у матери любовь.