Взъерошивая хаер, поредевший навсегда от седых волос,
Ведя мемуары за кефиром о подпольной войне,
С кайфом мазохиста в руках разбираю последний мост,
Пытяюсь рассказать как-нибудь о вчерашнем дне.
Царапая бессмысленно пацифик ключом на кирпичной стене,
С известной долей гордости вспомнить кулаки люберов.
Глядя на потрёпаный бас в поношенном старом чехле,
Хочется напиться в говно и выдать пару старых хитов.
Такие дела, брат! Любовь…
Такие дела, брат! Любовь…
Мы уходили в подвалы, мы играли глубоко под землёй.
Нам снилась траверса, мы пили электрический чай.
Мы посылали наверх парламентёра за вином, за хлебом и за травой.
Он возвращался назад, он говорил: «У них опять Первомай.»
И наш бледный нездоровый вид кому-то мешал заснуть:
Нам взламывали двери и с погонами в наш underground.
И у кого-то оказался уж слишком коротким его творческий путь,
Но мы верили в то, что за нами последний раунд.
Такие дела, брат! Любовь…
Такие дела.
А времена менялись и изменились вконец:
Мы вышли наверх, мы разбрелись кто куда.
И стали делать деньги, вчерашний бунтарь и вчерашний певец,
В его уютной квартире есть газ, телефон и вода.
Он не жалеет ни о чём, он держит дома шесть альбомов ГО
И пять албомов БГ.
И вроде бы он не предатель, он по своему прав.
Ведя мемуары за чашечкой кофе: «Моим детям о вчерашнем дне»,
Каждый ловит свой собственный кайф.
Такие дела, брат! Любовь…
Такие дела, брат! Любовь…
Такие дела, брат! Любовь…
Такие дела, брат! Любовь…
Любовь… Любовь…
Любовь… Любовь…
Любовь…
