Был вечер так тих, и волны наполнены грустью,
Играл где-то вальс, и светила большая луна,
А на берегу, где тихо, безлюдно и пусто
Сидела мадам и скучала в беседке одна.
А наш Маравихер, красавец фартового вида,
Как раз в этот час любовался прибрежной волной,
Увидя её ожерелье, кольцо и прикиды,
Подумал — она этот вечер пробудет со мной.
В беседку зашёл и просил по-французски пардона,
Сгодилось вору, что в Париже шмонал косяки,
И сердце её колокольным наполнилось звоном,
Что ежели б ушёл он, она б умерла от тоски.
Она же плыла и всё нюхала белую розу,
На море глядя через модный голландский лорнет,
И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу,
Ему бы в театре читать за Шекспира сонет.
Мы с вами пойдём до заката, что на горизонте,
Оттуда плывут серебряные облака.
Жемчужным дождём
Вдруг пролился на шёлковый зонтик,
Который сжимает нежная с перстнем рука.
И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей,
Вдали пароход загудел, как заваленный мент,
Она говорила, а он её вовсе не слышал,
Он знал, что зовёт на чаёк, это клюнул клиент.
Зовёт и молит проводите до дома, мне плохо,
Кружит голова и ветер холодный не стих,
А хипа на кон на хамлёжку, такая пройдоха,
Но вор её пас, он крутил на Твери не таких.
У входа в отель нацибла швейцар и прислуга,
Никто не видал в Одессе красавца, как он,
И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу,
Красивый, богатый, он умница просто, шер мон.
Зашли в номера и раскладка на высшую проб,у
Одною рукой он шмонал её пухлый скидняк,
Другою рукой он снимал золотишко, ей-богу,
Так пальцы играли, что аж Паганини слабак.
В окне лунный свет, на кровати меданка приплыла,
В ракитном кусту кузнечик на скрипке играл,
И губы её шептали в бреду милый, милый,
А милый уже на малине понты пришивал.
Прошёл где-то год, и спалили вора под Ростовом,
На очной её просили вора опознать,
Он думал кранты, по этапу на нары по-новой,
Спалили волки, снова мне о свободе мечтать.
Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье,
Она как вошла, так без чувств прижалась к стене,
Он кинулся к ней поднял на руки как в то свиданье,
Легавым сказал расколюсь, только чтоб не при ней.
Она же в ответ обняла его сильную шею,
Припала к груди, прошептала — эй, мене, шер мон,
Мерси за заботу, поймали, но я сожалею,
Увы господа, но тот вор, это вовсе не он.