Хрустальная ваза, кайма золотая,
Разбитая вдребезг застывшая кровь,
И в комнате муж что случилось не знает,
Стоял не дыша и нахмуривши бровь.
Прошёлся он взглядом по шкафу пустому,
В ЧК позвонил, закурил у окна,
Потом ни себе, ни майору седому
Не мог объяснить где родная жена.
Его увезли, а квартиру закрыли,
Согласно законам ещё до войны,
Её не нашли, а его посадили
На двадцать годков за убийство жены.
Шёл тридцать седьмой,
Смерть гуляла по зонам,
Его ж, горемыку, прошла стороной.
И вот наконец вышел он из вагона
И шёл по пустынным аллеям домой.
Звоночек залился, и сердце схватило,
Невольно склонилась к двери голова,
Но двери открыла, но двери открыла
Седого майора больная вдова.
Он вышел из дома и в город далёкий
Уехал в надежде там встретить весну.
И как-то однажды он брёл одинокий
И вдруг постаревшую встретил жену.
Та встреча была холодна, как могила,
Она лишь сказала: «Прости, я ушла,
А вазочку жалко, её я разбила,
Поранила руку в дорогу спеша.
От жизни с тобой я к другому сбежала,
Боялась скандала, ведь ты не поймёшь».
И вдруг она вскрикнула и застонала,
В руке хладнокровной сверкнул острый нож.
Он вновь позвонил, сообщил, что случилось,
Он верил, что смерть справедливый итог.
Но снова над ним небо клеткой накрылось
И чёрный опять подкатил «воронок».
Ведь я же за это сполна расплатился,
За это убийство уже отсидел,
На совещанье суд удалился
И приговор вынес убийце — расстрел.
На совещанье суд удалился
И приговор вынес убийце — расстрел.